Джон О`Хара - Свидание в Самарре
В один прекрасный день Джо Стайнмец не явился на работу. Джо был убежденным противником телефонов, которые, по его мнению, нарушали покой, поэтому когда он и на следующий день не пришел в бильярдную, Аль отправился в Пойнт-Маунтин, где Джо жил с женой. На двери он увидел черный бант. Алю ужасно не хотелось входить, но он понимал, что нужно… Да, это был Джо. Когда у Джо случился сердечный приступ, в доме никого не оказалось, кроме миссис Стайнмец, которая не могла отойти от мужа и лишь попросила соседа вызвать доктора. Доктору же только и оставалось, что прислать гробовщика, потому что к его появлению труп Джо уже успел окоченеть.
Джо оставил все жене. Она пожелала, чтобы Аль продолжал работать у нее, заправлять бильярдной, и сначала он решил, что это неплохая мысль. Но после того как ему пришлось ежевечерне в течение нескольких дней подряд возить к ней домой всю выручку, он понял, что работать на нее не будет. Она предложила ему купить бильярдную вместе со всем оборудованием за пять тысяч долларов, но у Аля сроду таких денег не бывало, а взять взаймы можно было лишь в банке да у Эда Чарни. Но с банками и с людьми, которые там работали, ему не хотелось иметь дело, а просить у Эда было неловко. Он не считал себя достаточно близким знакомым Эда, чтобы просить у него деньги. Во всяком случае, не пять тысяч долларов. Поэтому бильярдная перешла к греку Майку Минасу, приятелю Джорджа Папаса, а Аль стал работать на Эда Чарни. Он пошел к Эду и спросил: «Эд, найдется у вас работенка для меня?» — и Эд ответил: да, подумать только, он сам уже давно собирался предложить Алю работу. Они столковались на пятидесяти долларах в неделю, и Аль приступил к своим обязанностям. Сначала он просто возил Эда по делам и на развлечения, потом ему поручили более ответственную работу: сопровождать грузовики со спиртным. В «нэше», которым он обычно пользовался в таких поездках, он ехал за двумя-тремя фургонами со спиртным, и, если грузовики останавливала полиция или федеральные шпики, Аль обязан был тоже остановиться. Дело это было непростое, за него можно было и в тюрьму угодить. Остановившись, он должен был ухитриться сунуть полиции взятку. Дело это было непростое и потому, что при нем всегда было наличными до десяти тысяч долларов, принадлежащих Эду. Как подкупить полицию, должен был решать он сам на месте. Кое-кто не брал денег, но большинство поступало разумно, если, конечно, их не посылали специально задержать пару грузовиков для острастки. Предлагая взятку, следовало действовать тонко. Некоторые из полицейских были готовы взять все, начиная с золотого зуба и кончая десятью тысячами долларов, но очень нервничали, если к ним применялся неверный подход. Несколько раз, когда полиция отказывалась от взятки, Алю приходилось бежать к ближайшему телефону, звонить Эду и подключать к делу адвоката Эда Джерома Монтгомери. Аль ни разу не был арестован за попытку дать взятку. По правде говоря, он так ловко действовал, что Эд снял его с сопровождения грузовиков и поручил собирать деньги. Эд доверял и симпатизировал ему и дал заработать кучу денег, или, вернее, платил ему кучу денег. Сидя за столом в эту рождественскую ночь, Аль Греко вполне мог выписать чек на четыре с лишним тысячи долларов, а кроме того, в сейфе банка у него хранилось тридцать две тысячедолларовые купюры. Для двадцатишестилетнего парня дела его шли совсем неплохо.
Вдруг перед столом снова появился Кубок.
— Тебя к телефону, — сказал он.
— Кто? Женщина? — спросил Аль.
— Не прикидывайся, — сказал Кубок. — Я знаю, ты дамами не интересуешься. Нет, сказали не то Джарни, не то Чарни. Да, точно, Чарни.
— Очень остроумно, — заметил Аль, вставая. — Уши тебе отрезать. Эд, что ли?
— Ага, — ответил Кубок, — только голос у него что-то не рождественский.
— Злой? — Аль быстро пошел к телефону. — С рождеством, босс, — сказал он.
— Тебя тоже, — мрачно отозвался Эд. — Послушай, Аль, мой парень сломал себе руку…
— Господи! Как это случилось?
— Упал с тележки, которую я, черт бы меня побрал, ему подарил. Придется сидеть здесь, пока ему не наложат гипс, поэтому не знаю, когда попаду в город. Энни вся в слезах, орет на весь дом… Заткнись, Христа ради! Ты что, не видишь, я разговариваю по телефону? Значит так, я буду дома. Послушай, Аль, ты сегодня занят?
— Не очень, — сказал Аль, которому вообще нечего было делать. — Я вроде договорился, но, если вам нужно, она подождет.
— Мне очень неловко тебя беспокоить, но вот какая к тебе просьба: поезжай в «Дилижанс», посиди там до закрытия, понаблюдай, понятно? И скажи Элен, что я, если сумею, приеду, но ты все равно сиди там, ладно? А поскольку я сорвал тебе свидание, за мной пятьдесят монет? Идет?
— Идет, — ответил Аль. — Всегда рад служить вам, Эд.
— Вот и отлично, — сказал Эд. — Сиди там и наблюдай. — И повесил трубку.
Аль знал, что имеет в виду Эд. Элен при случае любила выпить. По правде говоря, Эд даже поощрял ее в этом. Выпив, она становилась более забавной. Но сегодня, поскольку был праздник, она вполне могла напиться, а Эду вовсе не хотелось, чтобы она творила безрассудства, вешаясь на мужчин.
3
В Гиббсвилле все, у кого были деньги, заработали их на угле, на антраците. Жителям Гиббсвилла, когда они куда-нибудь выезжали, всегда трудно было объяснить, где они живут. «Я живу там, где добывают уголь», — говорили они, и собеседники обычно отзывались: «А, значит, возле Питтсбурга». Тогда гиббсвиллцы вдавались в подробности. Люди, которые обитают за пределами Пенсильвании, и понятия не имеют, что на свете существует два сорта угля: антрацит и битумный уголь, разработка которых тоже ведется совсем по-разному. Регион антрацита находится примерно между Скрантоном на севере и Гиббсвиллом на юге. Пойнт-Маунтин, где когда-то были созданы первые поселения, из которых потом вырос Гиббсвилл, — истинная радость для геологов, прибывавших сюда даже из Германии для изучения гиббсвиллского конгломерата, горной породы уникального формирования. Когда произошел геологический сдвиг, или как там называется это явление, когда обнажаются залежи угля, то он не распространился южнее Пойнт-Маунтин, поэтому уголь разрабатывается на северном склоне горы, а не на южном; а на восточном фасаде расположен гиббсвиллский конгломерат. Самые богатые в мире залежи антрацита находятся в тридцати милях от Гиббсвилла, и когда эти залежи разрабатываются, город процветает. Когда же шахты простаивают, город скучнеет, и начинаются разговоры о бесплатных столовых.
Регион антрацита в отличие от региона битумного угля — оплот профсоюзов. Профсоюз горнорабочих Америки — самая большая сила в этой стороне, и под его эгидой местный горняк живет жизнью цивилизованного человека по сравнению с горняком из районов, где уголь добывается открытым способом, как, например, возле Питтсбурга, в Западной Виргинии и в других западных штатах. После организации профсоюза горняков полиция на шахтах в бассейне антрацита стала столь маловажной, что о ней редко и упоминают. Кандидат в губернаторы штата Пенсильвания, если он хочет быть избранным, должен заручиться поддержкой профсоюза, а пенсильванскую полицию в регионе антрацита никогда не обзывают «черными казаками». Кандидат на любую политическую должность в этих местах не посмеет отдать в печать какие-либо плакаты или объявления, если на них не будет штампа профсоюза печатников. По инициативе профсоюза на шахтах Пенсильвании появилось лучшее в мире (хотя, по мнению профсоюзных руководителей, ему далеко до совершенства) законодательство по труду, а условия работы в 1930 году оставались вполне сносными, сохраняя то, чего удалось добиться во время забастовки 1925 года. Тогда профсоюз объявил забастовку, которая продолжалась 110 дней и была самой длительной забастовкой в истории горнодобывающей промышленности. Забастовка протекала мирно, если не считать нескольких мелких стычек, и шахтеры не голодали. Но сбыт антрацита резко упал, ибо внутренний рынок был нарушен навсегда. Тысячи домов стали обогреваться нефтью. Антрацит горит почти без дыма, и хозяева домов любили его, но во время забастовки он почти исчез, и раз уж установлен нефтяной обогреватель, зачем снова возвращаться к углю? Поэтому, когда после стодесятидневной забастовки 1925 года шахтеры антрацитовых шахт приступили к работе, спроса на уголь почти не было. В 1922 году тоже была затяжная забастовка, и после этих двух забастовок потребитель пришел к выводу, что на угольную промышленность нельзя надеяться. Казалось, в любой момент, когда профсоюзу заблагорассудится, будет объявлена забастовка, и уголь из продажи исчезнет.
Поэтому, когда в промышленности всей страны начался бум, в Гиббсвилле было относительно тихо. В благословенном 1929 году большинство шахт возле Гиббсвилла работало лишь три дня в неделю. Гудки каменноугольных шахт, более мощные, чем гудки пароходов, в пять и шесть утра теперь не ревели в долинах так, как до забастовки 1925 года. Добыча антрацита завершала свое существование.
